Кровь была тёплой, как будто её только что сцедили из вены молочного телёнка… Адриан был безукоризненно аккуратен. Даже в период кочевой жизни его одежда всегда была чиста и сохраняла опрятный вид, а волосы лежали на голове волосок к волоску. Но сегодня от неожиданного шума, донёсшегося из приёмной, рука Штейна дрогнула и капля крови упала на ворот футболки. «Негодница вернулась», – подумал Адриан, залпом допивая содержимое стеклотары и скорее пряча бутылку в бумажный пакет, а тот – в тайник под половицей. Штейн метнулся к мутному зеркалу и скривился от вида растекшейся на ткани капли. Вопреки ожиданиям из соседнего зала послышался совсем незнакомый голос. Адриан перевёл дух, стянул футболку, бросил её в таз с водой, надел рубашку и вышел в приёмную.
Взгляд Штейна остановился на положительно не знакомой девушке. Губы немца тут же растянулись в формальной улыбке.
– Я могу вам помочь? – растягивая слова, поинтересовался Адриан и остановился на расстоянии пары метров от посетительницы.
Девушка была нездешняя. За несколько лет, что Штейн прожил в городе, он ни разу её не видел (в этом сомневаться не приходилось), однако что-то неуловимо знакомое в ней было… может быть даже не в чертах лица, а в целостном образе.

Немец продолжал улыбаться и невзначай разглядывать Николь. Девушка (довольно милой наружности), видимо, искала остатки своей родни. Многие искали. Братьев, сестер, друзей детства. Некто Стефан восемнадцати лет наверняка был её братом. Но… задумавшись на секунду, Адриан не вспомнил никого с таким именем. Восемнадцатилетних вообще было мало в округе. На момент Великой Смерти им было по 2-3 года, выживали такие редко. Может и этот Стефан пятнадцать лет, как мёртв, думал Штейн, но улыбка как будто была приклеена к его лицу.
– Да, у нас есть база данных. Но она не полная, понимаете ли… если Стефан пользовался услугами почты, то я смогу вам помочь. Дайте мне пару минут.
Адриан скрылся в подсобке, где в скрипучем металлическом шкафу хранилась картотека. На идеально ровных карточках из тонкого картона каллиграфическим почерком были выведены имена, клички, фамилии, возраст и дата рождения, основное место жительства, в общем, вся та нужная информация, которую пользователи почтового отделения Планкинтона могли о себе предоставить. Карточки были разложены в алфавитном порядке по первой букве имени. Каждую букву, как полагается, предвещала закладка. С грохотом выдвинув один из ящиков, Штейн стал листать карточки с сочетанием «Ст». Немец допускал, что он мог просто не запомнить никакого Стефана. Однако Стефана не обнаружилось. Ни одного – как и полагал Адриан. Ящик отправился на место.
Штейн хотел было вернуться к Николь и не оправдать её надежд, но на глаза попалась коробка с письмами, оставленными до востребования. Чем чёрт не шутит.
– Николь, Николь… – бурчал себе под нос немец, шустро перебирая длинными пальцами самодельные конверты из разноцветной бумаги. Наконец конверт, на удивление чистый и белый, с крупной надписью «Николь» был извлечен на свет. Никаких иных опознавательных знаков на конверте не было. Однако Адриан подсознательно был уверен, что в его приёмной находится именно та Николь, которой адресовано письмо.
– К сожалению информации в картотеке нет. Но для вас тут письмо… – Штейн, держась по другую сторону прилавка, положил на столешницу белоснежный конверт. Адриану была очень интересно реакция девушки. Да что скрывать, ему и содержимое этого удивительного конверта было интересно.

Этот взгляд… Адриан знал его. Сначала угасший огонёк надежды, сумрак разочарования, потом недоверие, сомнение и снова она, надежда, разгорелась живым огнем. И вот уже девушка превратилась в одно большое ухо, готовое внимать всему, что может сказать ей Штейн. Но немец только пожал плечами и извинительно улыбнулся. Он не знал, кто принес конверт. Он не мог объяснить, почему ему кажется, что письмо именно для этой Николь, а не для какой-то другой. Наверно оставивший конверт был абсолютно не примечательной внешности. Какой-нибудь оборвыш с недельной щетиной, неопределенного возраста попросил передать девице с примерно такой-то внешностью, таким-то цветом волос, такого-то роста, вероятно в такой-то одежде письмо. Одежда редко менялась в этом мире, цвет волос тоже. Вот и всё. Поэтому Штейну показался образ Николь знакомым, хотя лицо её он видел впервые.
Адриан молчал. А девушка всё ждала подсказки… не торопилась распечатывать конверт, чтобы удостовериться, прав ли управляющий почтовым отделением.
– Я не могу ответить на эти вопросы. Хотел бы, но не могу, – со вздохом сказал Адриан, стушевавшись от настойчивого взгляда Николь.
Ответ Штейна вопреки его желанию прозвучал двусмысленно. Адриан сел на своё рабочее место, закатал рукава рубашки, достал из аккуратной стопки журнал, в котором записывал все отправления, оставленные «до востребования», и принялся листать его. Записей было не очень много, Штейн вчитывался в каждую строчку, игнорируя галки в поле «вручено адресату» (мало ли, никто не застрахован от ошибки), но нигде в графе адресата не значилась Николь. «Бардак», подумал Адриан и губы его дёрнулись в презрении. «Что за бардак? Почему в журнале нет записи о белоснежном конверте? Не подкинули же его просто так… Мог ли я взять письмо, выслушать описание адресата и забыть отметить письмо в журнале?» Штейн хмурился, поглаживая пустую страницу журнала рукой. Наверное, мог, если его старательно отвлекали. Какая неприятная оплошность. Надо же, чтобы именно за незарегистрированным письмом пришли.

Управляющий почтовым отделением резко закрыл «амбарную книгу» и отодвинул её на положенное место, чуть не столкнувшись нос к носу с любопытной клиенткой.
– Это единственный журнал учёта подобных отправлений, – сказал он довольно резко, обдавая Николь свежим от перечной мяты дыханием, и поднялся на ноги, стараясь и краем рубашки не задеть Николь. Адриану не нравилось, когда незнакомые люди вот так запросто вторгаются в его личное пространство, да ещё и заглядывают в документы. Пусть даже эти документы в силу существующих беспорядков не имеют никакой официальной силы и не хранят секретных данных. Но кто-то ведь должен восстанавливать порядок. Кто-то, кто умеет его соблюдать.
– Мои работники сейчас на выездах. Некоторые не вернутся до утра, – Штейн кивнул в сторону старой школьной доски, прибитой тут же на стене. На ней куском извести отмечалось расписание на ближайшие несколько дней. Вместе с Адрианом почтальонов было четверо. Двое парней спокойно отпускались на самые дальние расстояния, воспитанницу Штейн старался ограничивать в свободе передвижения чертой города, но это ему удавалось далеко не всегда. Сам немец редко отлучался из отделения. Во-первых, потому, что оставить его было не на кого. Однажды Адриан позволил Саймону, старшему из работников, заполнить журнал бандеролей… но, когда увидел, с каким огромным количеством ошибок и каким непотребным почерком Саймон пишет, зарёкся доверять свои журналы кому бы то ни было. Ломай потом глаза, пытаясь прочитать всю эту ересь. Во-вторых, Адриан был лишён жажды путешествий. Набродился уже, да ещё с маленьким ребёнком на руках. Безвылазно сидеть в большом городе ему было в самый раз.
– Откройте уже письмо, – с тяжёлым выдохом посоветовал Штейн, посмотрев прямо в лицо Николь, – И не мучайтесь неизвестностью. Оно адресовано вам с вероятностью порядка 99-ти процентов.

Девушка распечатывала конверт с той бережливостью к упаковке, с которой открывали редкие подарки дети из бедных, но дружных семей. Адриану даже вспомнилась сцена из какого-то фильма, в которой маленький мальчик в потёртом пальтишке открывает плитку шоколада.
Штейн краем глаза наблюдал за Николь. Когда внезапно клиентка исчезла за стойкой, немец дёрнулся с места. Он налил прохладной кипяченой воды в керамическую чашку со сбитой ручкой. На белом фоне были нарисованы милые розовые цветочки. В следующие десять секунд Адриан оказался возле Николь и протянул ей чашку.
«Только приступов дистонии в почтовом отделении не хватало.»
Штейн посмотрел на карандашный портрет, который так встревожил девушку. Да, сходство было отменным. Но ничего удивительного, вроде как. Может быть, Николь уже долгое время преследует настойчивый талантливый поклонник, и она боится, что он её настигнет в этом городе? Нравственность сильно пошатнулась со времен Великой Смерти. Насилие, в том числе и сексуальное, было в порядке вещей, хоть в Планкинтоне как-то и пытались с ним бороться.
Адриан вопросительно дёрнул бровью.
– У вас какие-то проблемы или вы просто удивились, что кто-то вас так хорошо нарисовал? – довольно бесцеремонно спросил немец, раскатывая «Эр». Адриан обычно не лез не в своё дело. Зона человеческих переживаний никогда не привлекала его, но если у Николь действительно проблемы и они усугубились из-за письма, которое он, Адриан, ей передал, то кое-какую ответственность Штейн всё-таки несёт. Немец протянул руку.
– Вставайте, не стоит сидеть на грязном полу, когда есть стулья.

В пору, когда девушкам приходится бороться за выживание наравне с мужчинами, Адриану было приятно становиться свидетелем минутной девичьей слабости. В такие моменты можно было ещё почувствовать себя джентльменом, опорой, стеной, что для мужского самолюбия то же самое, что для женского – восхищённые взгляды вслед. Конечно, у Адриана была воспитанница, ребёнок, пусть и не воспринимаемый им, как свой собственный, но существо, требующее заботы и защиты. Однако ребёнок и молодая женщина – вещи разные.
Немец вздохнул, задумчиво рассматривая носки своих потрёпанных ботинок.
– Что бы я подумал… ну, если попытаться мыслить позитивно, я бы заинтересовался. Может это тайный поклонник. Настолько робкий, что не может сказать прямо о своей симпатии. Зато – талантливый, – Штейн ободряюще улыбнулся. Но, кажется, его предположение не оказало никакого эффекта на Николь. По крайне мере благотворного. Оно и понятно… такие поклонники и в цивилизованное время не всегда были адекватными. А тут… Адриан поскрёб щетину на подбородке.
– Я понимаю ваш страх. И очень хотел бы помочь узнать, что это за человек и что ему нужно. Время беспокойное… и даже в стенах этого города может подстерегать опасность. Но я бы советовал вам не паниковать зазря. Только нервы себе потреплите, а от реальной опасности, ЕСЛИ она есть, вас невроз не спасёт. – Штейн помолчал. – Вы бы могли обратиться к Тони, он заинтересован в отсутствии беспорядков в городе… впрочем… – Адриан что-то прикинул в уме, на его лице отразился весь мыслительный процесс: он явно пришел к выводу, что Тони и прочие так называемые «власти» – плохая идея.
– Есть другая идея. Помощь небольшая… но, может… вы говорили, что в городе проездом. Оставайтесь здесь. А когда придёт время вам уезжать, кто-нибудь с почты проводит вас до следующего поселения. Ну или куда скажете.
Мужчина улыбнулся. Он понимал, что если паранойя Николь разгорится, то она может подумать и на работников почты, включая самого Адриана. И натворить дел. Человеческая психика вообще игрушка хрупкая.

Какими же малыми трудами можно сделать человека счастливым. Пусть на пару минут, пусть лишь немного развеяв его страхи и сомнения. Суровое лицо Адриана как будто стало светлее на мгновение. Он криво улыбнулся, промямлил:
– Да, конечно, никаких проблем, – вдруг ощутив неловкость от того, что его предложение приняли.
Никаких ответных жестов от гостьи Штейну не надо было. Он только внезапно обеспокоился тем, что его «товарищи» (доставщики крови) могут вызвать излишний интерес у столь любопытной натуры, как Николь. Но умная мысля приходит опосля и отступать было поздно. «Авось пронесет», – заключил немец, попутно проклиная надежду на банальный «авось». Именно после таких «авосей» и случаются глупые неприятности.
– Вот только особого уюта у нас нет, – прокомментировал Адриан, обводя широким жестом приемный зал почты. В этот-то момент Николь и налетела на него, огорошив внезапными поцелуями. Адриан почувствовал, как начинают гореть кончики ушей.
Когда девушка отстранилась, продолжая полными благодарности глазами смотреть на управляющего почтой, Штейн покашлял в кулак, сбивая смущение, и сказал, пожалуй, слишком быстро:
– На втором этаже есть пустые комнаты. Не знаю, насколько там чисто, но для ночёвки должны быть пригодны. Устраивайтесь пока, позже я покажу, что где.
После Штейн сгреб стопку первых попавшихся под руку бумаг и с деловым видом скрылся в подсобке. Уши его продолжали пылать, а сердце стучалось в груди быстрее. «Паническая атака?» – подумал мужчина, прикладывая ко лбу холодное, чудом уцелевшее стеклянное пресс-папье с ручкой в виде лежащего льва.

Адриан успокоился рутинной работой по сортировке писем. Конверты, которые оставляли на почте посетители или приносили Саймон и Клайд в «почтальонках», всегда были удивительно разнообразными. Не было ни одной пары похожих. Выцветшие и пожелтевшие листы старых газет, хрустящие как осенняя листва. Мозаика из белого и цветного картона. Тетрадные листы, в клетку, в линию, с полями и без, чистые или исписанные. Если развернуть такой тетрадный лист, можно было прочитать отрывок лекции по дискретной математике, страдания девочки-подростка по капитану школьной футбольной команды или подсчеты матери семейства по тратам семейного бюджета за май 2005 года. Попадались детские рисунки: потекшая акварель, «вырвиглазные» маркеры, гелевые ручки. Обрывки чужих жизней… потерянных жизней. Штейн не был сентиментален. Он делал слишком много циничных, жестоких и бесчестных вещей, чтобы в его душе оставалось место для напрасных «мимими» и «уняня».  Но каждый день соприкасаться с чьей-то историей, оборванной, как кинопленка, было удивительно.
Через несколько часов неожиданно вернулся Саймон. Он с привычным индифферентным абсолютно ко всему выражением на смуглом лице пожевывал колосок какой-то злаковой травы и молча выгребал собранную корреспонденцию. И те письма и бандероли, которые так и не нашли своего адресата. С каждым месяцем таких писем становилось почему-то больше. То ли люди уходят с насиженных мест. То ли пишут не тем и не туда. То ли… умирают?
– У нас гостья на неопределенный срок, – сказал вышедший навстречу Адриан, помешивая ложкой травяной чай в металлической кружке. Сахара, разумеется, не было. Поэтому жест был скорее данью старой привычке. В своё время Штейн очень любил сладкое и вопреки наставлениям отца клак по несколько чайных ложек «сладкой смерти» в каждую чашку чая.
– Угу, – произнес Саймон.
Мужчины помолчали. Штейн помялся с ноги на ногу и продолжил:
– Слушай… ты не помнишь, кто приносил белоснежный конверт? Большой такой. Адресован некой Николь. Он валялся в стопке «до востребования» и я не нашёл упоминаний о нём ни в одном журнале.
Саймон подумал с полминуты, потирая грязными от дорожной пыли пальцами покрытый многодневной щетиной подбородок, и, наконец, пожал плечами.
Адриан вздохнул. Найти того, кто принимал этот злополучный незарегистрированный конверт, было задачей не из лёгких. Ведь память человеческая – штука весьма избирательная. Кому придет в голову запоминать каждый встречный конверт? Адриан вот помнил только один. Он был по-солдатски свернут уголком и на его внешней стороне виднелась красочная иллюстрация из детской книжки. Штейн тогда долго сокрушался, думая, неужели у кого-то поднялась рука вырвать листок из сохранившейся книги? Да еще такой красивой.
Саймон, между тем, на весь дом загрохотал тазами с холодной водой, фыркая, как самый настоящий конь на водопое.
«Однажды мертвого поднимет» – мысленно ворчал Адриан.

Даже по старым скрипучим ступеням почтамта Николь умудрялась передвигаться бесшумно. Как только Адриан услышал её голос, его уши снова запылали. И чтобы скрыть это, Штейн усиленно стал тереть правое ухо.
– Да, в полном. У нас периодически бывает шумновато… кстати, я обещал вам показать имеющиеся у нас удобства. Впрочем, они довольно скромные.
В здании почты были ещё вполне рабочие водопроводные трубы. И даже два помещения с раковинами и унитазами, всё слитое в которые уходило в канализацию под городом. Вода по трубам, конечно, давно не текла, так что каждое утро воду приходилось таскать из ближайшего колодца. А потом еще и кипятить, если не хотелось мыться холодной. Ванны или душевой не было предусмотрено. На тёплое время года на заднем дворе почты был сооружен закуток, похожий на пляжную кабинку для переодевания. Пользоваться им было тем удобнее, что воду грели тут же на костре и тащить её было не далеко. А грязную можно было выливать прямо на землю, покрытую густой травой. Когда приходили холода, становилось тяжелее.
«Кухня» также была на свежем воздухе. Сооружать очаг в здании почты было не безопасно, слишком много дерева и бумаги. Но зимой для отопления использовали металлическую посуду, которую ставили на кирпичи, а внутрь клали древесный уголь и прочие горючие материалы. В целом, жить можно было. Адриан тяготел к уюту и старался создать в своих владениях максимальный комфорт. Готовил он преимущественно сам, с немецкой точностью. Пряности, даже те немногие, которые можно было сейчас достать, он почему-то не любил. Поэтому еда получалась пресной, почти безвкусной и мало кому нравилась, но спорить с Штейном было бесполезно.
Никаких срочных поручений, тем более по городу, у Адриана не было. И он бы отправил постоялицу дальше отдыхать, но тут в приемной мелькнула рыжая шевелюра Холли, и Штейн, чуть заметно переменившись в лице, мгновенно как будто вспомнил нечто очень важное.
– А, знаете… спасибо, что напомнили. Есть один сверток, который просили доставить поскорее, я совсем забыл.
Адриан провел Николь в подсобку и выудил с верхней полки металлического стеллажа аккуратный газетный сверток.
– Это бандероль для Сары из Бара. Я думаю, дорогу ты найдёшь.
Штейн так нервничал, что незаметно для самого себя перешёл на более фамильярное общение. Кадык нервно дёрнулся, взгляд немца скользнул поверх Николь. Холли барабанила длинными ногтями по столешнице.